анотация
Книга Конрада Беккера, теоретика «информационного антиглобализма», словарь 72 понятий, на которые может опереться человек, пытающийся разобраться в структуре современной информационной ситуации и сопротивляться той информационной войне, которую ведет против личности современное государство. Благодаря Беккеру становятся понятным, как происходит «конструирование реальности» и осуществляется «интернализация убеждений», какова структура «паттернов манипуляции» и как бороться за «цифровые права человека».
предисловие переводчика
Информационное общество работает с процессами человеческой психики. Основой управления этими процессами является экономика внимания. Решающие сражения и изменения этого общества происходят в области тонких материй.
Изобретены и изобретаются тонкие способы контроля, тонкие техники подчинения. Они работают с сознанием, памятью, убеждениями, способностью принятия решений, воображением, то есть не с телом, а с тем, что составляло и составляет личностные характеристики человека.
Австрийский общественный деятель и философ Конрад Беккер описал эти явления в «Словаре тактической реальности», выпущенном издательством selene в 2002 году. При первом же знакомстве с книгой мне показалось, что ей необходимо появиться в России. Например, потому, что на ней я впервые за границей увидел «антикопирайт», который до этого приходилось встречать только у русских артактивистов движения за Анонимное и Бесплатное Искусство (зАиБИ) разница лишь в том, что легендарный значок заибистов перечеркивал корпоративный © крест-накрест, а у Конрада Беккера - слева направо.
«Словарь тактической реальности» имеет и много других параллелей с новейшим российским искусством и левым сопротивлением. Так, он дает нам повод возродить одно из ключевых слов нашей революционной традиции «интеллигенция», притом обогащая его всеми оттенками смыслов, присущих информационной эпохе. Конрад Беккер употребляет английское слово «intelligence», синонимически сближающее «разведку» и «разум», а также вовлекающее значение «интеллигенция» (как «разум общества»). Результатом становится сложное и местами парадоксальное взаимодополнение-взаимоуточнение значений. Например, фразу «Разведка в Информационном Обществе виртуально выполняет роль, принадлежавшую раньше прямому насилию» (гл. «Культурная контрразведка») можно было бы перевести как «Разум в Информационном Обществе виртуально выполняет роль, принадлежавшую раньше прямому насилию», что адекватно передало бы большой пласт вкладываемых автором значений, но тогда пострадала бы игра со словом «Контрразведка», которым автор обозначает агентов культурного и информационного сопротивления, и который уже имеет определенное значение в современной русской литературе благодаря книгам Д. Пименова (ср. «сумасшедший разведчик»). Так же другие главы «Словаря тактической реальности» («Корпоративная интеллигенция», «Культурная интеллигенция», «Невидимый разум», «Разумный пандемониум») следует понимать на стыке названных значений слова «intelligence», что придает им смысловую многомерность. А русский язык становится для них еще одним измерением.
O.K.
культура и технологии контроля
Культура это не только проявление личных интересов и пристрастий, выраженное в группах в соответствии с правилами и привычками. Она также предоставляет идентификацию с системой ценностей. Создание культурной памяти и учреждение символического порядка посредством установления ментальных и идеологических пространств традиционная практика культурного конструирования; символические сценарии порождают реальность через опосредование имплицитного политического нарратива и логики. Карты мира излучают ауру обоснованности и отмечают пути жизни, используемые в качестве когнитивных инструментов. Образ мира как симуляция или карта реальности может быть высоко действенным. Это объясняет инвестиции в культурную репрезентацию. От историографии до образования, восприятие подвергается воздействию ментальных сценариев, которые учреждают символический порядок. Как писал родоначальник современной науки public relations Эдвард Бернейс, разница между образованием и пропагандой только в точке зрения: «Проповедь того, во что мы верим это образование. Проповедь того, во что мы не верим это пропаганда». Развитие электронных коммуникаций и цифровых медиа открывает путь глобальному телеприсутствию определенных ценностей и поведенческих норм и обеспечивает возрастающую возможность контроля над общественным мнением увеличением потока воздействующей коммуникации. Информация становится все менее отличимой от пропаганды, определяемой как «манипуляция символами в целях влияния на взгляды». Кто управляет метафорами управляет мыслью.
Вездесущий поток информации слишком быстр, чтобы его осмыслить. Ценность создаваемой экономики внимания состоит и в том, что можно с пользой направлять восприятие на определенные области, выставлять одни аспекты на свет, с тем, чтобы другие остались в тени. Растущая концентрация внимания на спектакле заставляет исчезнуть все, что не входит в предопределенный горизонт событий. Манипуляции в инфосфере происходят также и в виду глубокого проникновения в коммуникационный ландшафт агентов влияния. Широкомасштабные операции по управлению общественным мнением с целью руководства психологическими мотивациями, фабрикации согласия и влияния на политику, не являются открытием именно XX столетия. Уже в Средневековье можно обнаружить обильные свидетельства фиктивных культурных реконструкций; широкое внимание и интерес со стороны медиа привлекли недавние открытия умопомрачительных фальшивок, поставленная на широкую ногу подделка родословных, официальных документов и кодексов. Так, в XII веке в Европе псевдоисторические документы широко использовались как средства политической легитимации и психологических манипуляций. Некоторые консервативные источники даже утверждают, что большинство документов этого периода было подделано. Ретроспективно, целые империи могут оказаться плодом культурного конструирования. Более того, такие писатели, как Мартин Берналь, автор «Сфабрикованной Древней Греции», наглядно показали, насколько глубоко культурная пропаганда и историческая дезинформация внедрены в работу европейских ученых. Для поддержания идеологической гегемонии определенных европейских элит на основе расистских идей и скрытых политических интересов фабриковались целые исторические сценарии и разрывались культурные связи.
Возрастающая информатизация общества и экономики также повышают релевантность культуры, культурного программного обеспечения для психополитической структуры влияния. Также и в ходе так называемой «холодной войны» были важны вопросы культурной гегемонии. В книгах «Культурная холодная война» и «Как Америка украла авангард» Фрэнсис Стенор Сандерс и Серж Гильбо открывают закулисную работу машины культурной пропаганды и дают почувствовать экстравагантность, с которой она выполняла свою миссию. Любопытно, что в интересах противодействия «коммунистической угрозе» предпринимались попытки поддержать отдельные прогрессивные и либеральные позиции. Если верить современным аналитическим расследованиям историков, кажется, что среди крупных прогрессивных культурных журналов на Западе едва ли был хоть один, не основанный или не поддерживавшийся спецслужбами, или свободный от агентов спецслужб. В свете этого, заявление, сделанное Кубой на мировой конференции ЮНЕСКО в Гаване в 1998 году, согласно которому культура является «оружием XXI столетия», не кажется необоснованным.
Информационное миротворчество в обширной военной литературе по информационной войне называют «чистейшей формой войны». От холодной войны до войны кодов, конструирование мифов, имеющее намерение примирить личностный опыт человека с окружением, использовалось в управлении конфликтами для интеграции и мотивации. Часто говорят, что в информационном обществе разведка виртуально выполняет роль, принадлежавшую ранее прямому насилию; тогда Информационное Миротворчество устанавливающее психокультурные параметры через подсознательной силы определения, достигаемые медиацией и интерпретацией, должно считаться самым современным видом оружия.
дезинформационное общество
Налицо расцвет разведывательных служб; не только государственных, но и частных разведок. Массовое наблюдение, отслеживание данных и обработка информации выросли в основную разведывательную индустрию. Государственная тайная разведка засекречена в интересах национальной безопасности. Доступ к экономической разведке ограничен заградительными тарифами, высокими платежами, которые по плечу только корпорациям.
Корпорации, клиенты экономической разведки, по обыкновению поощряют слияние внутренней редакционной информации и корпоративного сектора public relations в медиа. Далее, интересы аккумулированного частного капитала поддерживаются множеством экспертов, публикующих идеологически скорректированные исследования и скрывающих частные выгоды под видом независимых академических трудов. Существует индустрия мозгов, обусловленная корпоративными интересами, с бюджетами в миллиарды долларов, но нет Фондов Наследия Будущего культурной интеллигенции, предусмотрительно не учреждены институты, исследующие многомерные возможности экспериментальной коммуникации людей за пределами их потребительских функций. Кажется, что контроль развития общества в руках технократических элит, несведущих чиновников и теневых, но агрессивных лоббистов. Судьбы коммуникации решаются за закрытыми дверями.
Обусловленное технологиями окружение во все большей степени определяет наше общество, но из сферы общественной дискуссии все более и более исключаются демократические возможности участия. Как представляется, большинство прежних надежд на освобождающие практики в обществе, построенном на информационном обмене, исчезают, предаются забвению. Вместо этого неограниченно используются в целях политического контроля и подавления возможности информационных и коммуникационных технологий, их практическое применение становится все более «нормальной» и повседневной составляющей действительности. Возможность использования информационных технологий на случай гражданского несогласия открывает дверь в новое измерение политического и культурного контроля.
Ко времени выхода этой книги наступление «высокого разрешения» на приватность становится заглавной темой на долгое время. Развитие в таком ключе подготавливалось в течение определенного времени, хотя «11 сентября» вызвало обвал. Проект Европейского Союза по трансграничному коммуникационному перехвату Enfopol и британский законодательный акт «О регулировании следственных органов» (RIPA), позволяющие полиции перехватывать любые сообщения, передаваемые с помощью «системы общественных коммуникаций», стали первыми законодательными инициативами, открывающими путь обществу тотального надзора. Хотя и взятая в 1998 году под контроль Европейским парламентом, система коммуникационного перехвата Echelon, установленная в 1948 году, остается одной из тайн западных спецслужб и находится за пределами досягаемости демократической общественности. Бурное развитие технологий наблюдения и контроля не только полезно в интересах удерживания тех сегментов общества, которые не могут быть интегрированы в экономику машинно-символических манипуляций, но и исходя из долгосрочных соображений гомогенизации общества посредством командно-контрольной технологической структуры что тоже очень и очень желательно с точки зрения глобализованных рынков и управления вниманием.
культура будущего
Ситуация все более осложняется также и ввиду того, что новые медиа во все большей степени становятся заложниками интересов драматически концентрирующегося частного капитала, и того, что общественные интересы не находятся под защитой каких-либо политических представителей от общества в целом. Публичная сфера может развиваться наилучшим образом в условиях независимости от государства и доминирующих интересов бизнеса. Логика контролирования медиа-рынка находится в глубинном противоречии с культивированием и формированием публичной сферы; нефункциональность медиа-рынков приводит к критическому дефициту медиа-культуры участия. Обществу, которое определяется технологическими системами и цифровыми коммуникациями, следует сохранять перспективу, в которой активное достижение культурной свободы возможно, и в которой полезность и ценность определяются не только выгодой.
Поэтому представляется необходимым расширить основания понимания, чтобы поддержать широкую дискуссию о политическом значении информационных и коммуникационных технологий и сделать ясной сути конфликта. К аспектам развития, которые следует отследить с высоким вниманием, относятся: наступление на приватность и на обмен данными; цифровой разрыв*; сетевое рабство; ухудшение условий труда; исчезновение в цифровой области публичной сферы; расширение авторских прав, приносящее прибыли контент-индустрии и лоббистам интеллектуальной собственности, в ущерб общественным интересам; а также установление односторонних технологических стандартов, милитаризация киберпространства и новые способы дезинформации.
На этом фоне способном вызвать более чем разочарование по всему миру существует и удивляющее множество примеров освобождающего использования информационных и коммуникационных технологий, и безусловно, что они стали сущностной составляющей политического, культурного и правозащитного активизма. Эти группы и индивиды являются теми, кто хранит дух информационных сетей для пользы общества, и показывают пример того, как новые технологии придают силу.
* «Цифровой разрыв» («digital divide») термин современной критической теории, означающей неравную подключенность разных стран, регионов и групп населения в мире к системам электронной коммуникации: информационное общество открывает широкие возможности для своих участников и обрекает на безнадежное отставание тех, кто «не подключен». Здесь и далее примечания переводчика